Псковская судная грамота, появившаяся в 1467 году, разрешала совершать сделки на малые суммы, до рубля, записав их условия на доске или бересте. Однако правильность такого документа должник мог потом легко оспорить в суде. А настоящий договор писался на дорогом пергаменте и после сложной процедуры оформления отправлялся на хранение в главный собор города — Троицкий. Оспорить условия, внесенные в такой договор, не мог уже никто. Та же судная грамота устанавливала порядок написания, удостоверения и хранения завещаний, причем все эти функции возлагались на священников.
В великокняжеских землях обычай оформлять договоры письменно закрепился лишь в XVI столетии. Причем по предписанию свыше обязанность оформления всех подобных документов лежала на чиновниках приказов, которым было подведомственно дело. Однако приказной люд с дедовских времен кормился взятками просителей, и потому ни подьячим, ни простым писцам не очень хотелось тратить свое время на составление не дающих большого прибытка бумаг. Поэтому вскоре дело составления гражданских документов перешло в руки тех, кто хотел и умел, как тогда говаривали, "кормиться с пера на площади",— уличных писцов, умевших писать челобитные на государево имя и скоро освоивших процесс составления купчих и завещаний. Называли их теперь площадными подьячими, а главным центром нотариата на Руси стала площадь в Кремле возле колокольни Ивана Великого, где размещалось их самое крупное сообщество.
Ивановская площадь.
Вскоре нотариусы русского образца появились в Новгороде, Твери, Переславле-Залесском, Пскове и Ивангороде.
Становление нового дела, однако, не обходилось без накладок, свар и даже крупных судебных процессов. В 1565-1566 годах в Москве митрополичьи бояре рассматривали, по всей видимости, первое известное дело о подлоге при оформлении кредита. Кредитор Субота Васильев сын Стромилов обвинял должника Ивана Михайлова сына Чертова в том, что тот отказывается вернуть одолженную у него весьма значительную для того времени сумму — 150 рублей. Но ответчик утверждал, что никаких денег не брал, а договор составлен подложный, и вместо ответчика расписался на бумаге площадной подьячий Палка Белозерец. Где именно находится обвиненный в фальсификации Белозерец, Чертов не знал, а потому попросил у суда время для розыска площадного подьячего.
Как выяснилось, Белозерец в это время отбывал срок за кражу из церкви Николы Чудотворца в Белозерском. А чтобы скоротать время и материально поддержать тюремное начальство, занимался весьма дорогим промыслом — переписывал книги. Привезенный в суд Палка Белозерец все обвинения отверг, заявив, что никакого договора не подделывал и честно отбывает наказание за кражу из церкви. Чертов попытался доказать обратное, утверждая, что Белозерец умеет подделывать чужие подписи левой рукой и той же, лукавой левой, теперь переписывает книги. Да и сидел Белозерец прежде именно за подделку документов.
По всей видимости, аргументы Чертова показались судьям весомыми, и они запросили прежнее дело площадного подьячего в судившем его и ведавшем его наказанием приказе Большого дворца. И тут началось самое интересное. Митрополичий суд раз за разом напоминал приказу Большого дворца о своей просьбе, но лишь после третьей грамоты оттуда ответили, что "дела де старые все погорели". Что было причиной отказа, по прошествии стольких веков сказать весьма затруднительно. Возможно, все дело в бюрократических распрях. А может быть, Белозерец действительно был закоренелым фальсификатором и в этом качестве нужен дьякам и подьячим приказа Большого дворца. Не исключено, что книжная работа Палки приносила приличный доход, и терять его при переходе осужденного в другую юрисдикцию не хотелось. Так или иначе, доказать факт подделки кредитного договора не удалось. И Ивану Чертову пришлось выплатить долг, который ему так не хотелось признавать.
Не было ни гроша, да вдруг алтын
В жизни провинциальных нотариусов случались, впрочем, и другие, куда более приятные, истории. Одну из них в 1913 году рассказал в "Записках нотариуса" Е. Холодов. Он писал, что к нему в контору пришел богатейший человек их провинциального городка, имевший семнадцать домов, для того чтобы составить завещание. Скупой миллионер справился вначале у другого нотариуса, сколько стоит составить и удостоверить завещание, и, узнав, что 500 рублей, возмутился и отправился к Холодову. Тот, уже зная о случившемся, запросил 150-200 рублей, да еще и не сразу, а когда завещателю захочется.
Так у Холодова и появилось завещание, в котором старик оставлял все состояние не пьянице-сыну, а заботившейся о нем племяннице. А вскоре старик неожиданно для всех умер, и весь городок, кроме Холодова, решил, что запойный сын покойного вскоре станет миллионером.
Нотариус начал свою операцию во время отпевания:
"Подошел я к девушке и тихонько говорю ей: "Мне надо вам кое-что сообщить, выйдемте на паперть"...
— Вы напрасно горюете так,— говорю я ей,— неизвестно еще, кому достанется состояние вашего дяди, мне кажется, что оно может достаться и вам. Сколько вы мне дадите? — спрашиваю я.
— Сколько? Сколько вы просите?
— Ну, тысяч сорок. Ведь ваш дядя умер и ничего мне за бумаги не заплатил.
— Согласна, конечно!
Взял я с нее векселек — для простых людей векселек документ, так сказать, священный и неопровержимый, и показал ей выпись духовного завещания; я же предложил ей свои хлопоты по утверждению этого завещания. За ценой она не стояла, и тут я опять-таки нажил ровно двадцать тысяч только за одно утверждение. Ну, в городе, конечно, как узнали о завещании, все ахнули".
ИСТОЧНИК